Началось параноидальное преследование наиболее активных граждан

Сегодня узнал, что начались прямые преследования гражданских активистов с формулировкой "его организация финансируется Госдепом". Самое интересное, что преследовать начали Николая Щура, члена ОНК из Челябинска. Николай Щур - это тот самый правозащитник, который раскопал все события с беззакониями в Копейской ИК-6, где на сегодняшний день возбудили уголовные дела на работников колоний. Похоже тюремщики Челябинской области недовольны таким оборотом событий и они хотят с помощью формулировку "его организация финансируется Госдепом" убрать из ОНК активного общественного контролера. 



Т.е. теперь все будет развиваться по накатанной схеме, как это было в 18 веке или как в 37-м году 20-го века. Для общества возобновлена схема, с помощью которой они могут преследовать отдельных, наиболее активных и неугодных членов данного общества. Преследование организуется следующим образом. Человека объявляют "врагом народа" или "ведьмаком", всех убеждают в этом публично, через публичные мероприятия и акции, либо ходят с плакатами, либо мажут ворота смолой, а потом власти, под давлением общества, хватают и подвергают публичной или не публичной казни того, кто им был не угоден, ссылаясь на давление общества. 

И уже мало кого интересует, что "Госдеп" - это чистой воды паранойя, что это картонная дурилка, с помощью которой людей просто обманывают, и впихивают в голову образ очередного дутого врага. И мало кого интересует, что иностранные деньги получали и до сих пор получают много государственных и окологосударственных структур в России, но о них никто ничего не скажет. А Госдеповская дурилка нужна, что бы, под сурдинку общественного мнения, расправиться с наиболее влиятельными гражданскими и политическими активистами. 

Уехал к дяде

Сегодня уехал с мамой к своему дяде в село Дутово, Вуктыльского района. Он лежит уже 3 года парализованный. Был здоровый сильный мужик, держал скотину, кормил семью. Ему исполнилось 73 года. Особых болезней не было. И вдруг а один день родственники нашли его без сознания в коровнике. Увезли его в больницу, думали что инсульт. Только через год ему сделали томограмму головного мозга и там выяснилось, что у него был не инсульт, а он просто сильно ударился головой и если бы сразу сделали томограмму головного мозга, то правильным лечением его бы поставили на ноги. Но увы, время было упущено, он лежит разбитый параличом. 

Дядя Ваня значил для меня довольно много, он научил меня много работать, научил меня работать физически, не бояться любой тяжелой работы. Каждое лето мама отсылала нас к дядьке и мы с братом три месяца то что-то строили, то рыли колодец, то косили сено, то возили сено, то грузили навоз... Но увы, увы, увы, я очень давно не был у дядьки, я его не видел разбитым параличом. Как-то так сложилось, а я не совершал усилий. Моя вина. 

Выезжаем в 6 утра из Сыктывкара. Все покрыто снегом. В Сыктывкаре 16 градусов мороза. Темно. Ухту проезжаем через 5 часов пути. Едем дальше. В Ухте 21 градус мороза. Через 3 часа подъезжаем к Дутово. Светло. Мороз 30 градусов. Захожу в дом. Его лет 15 назад построил сам дядя рядом со старым учительским домом, который ему выделили, когда он приехал в Дутово преподавать. Дядька лежит на кровати. Не узнает меня. Маму он узнал, мы с беседую с ним. Объясняю кто я такой. Все равно не узнает. Он очень мало говорит. Больше делает движений единственной рабочей рукой. Его обе ноги и одна рука парализованы. Рассказываю ему о том, что узнал в Воронеже в архиве есть ревизские сказки и может быть удастся узнать о наших предках. Что во время 2 мировой войны Воронежский архив сильно пострадал, но много документов удалось сохранить. В нашей семье долго ходила легенда, что архив в Воронеже пострадал очень сильно и узнать что-то о наших предках не представляется возможным, а тут недавно я беседовал с одним исследователем из Воронежа и он меня просветил. Дядька слушает меня, но я понимаю, что он ничего не понимает. Я сжимаю его руку. Он даже не улыбается. 

Выхожу в магазин. Когда въезжал во двор о столб разбил боковое стекло - надо его подлатать. Нахожу хозяйственный. Продавщицы нет. Она вышла не на долго - об этом мне сообщают на почте. Стою дожидаюсь на морозе. Подходит продавщица. Покупаю все, что мне нужно. Иду в продовольственный. Ассортимент не скудный, но преобладает алкоголь. На улице кто-то бросил мусор - машины и собаки растаскали его вдоль сугробов. Вижу новый православный храм. Иду в сторону храма. Красиво. Храм закрыт. Никого нет. Осеняю себя крестом. Возвращаюсь к дому дяди. Вижу недалеко дом с католическим крестом на фронтоне. Это какой-то протестантский храм. Там тоже пусто. Прохожу аптеку, сельскую библиотеку. В библиотеке горит свет. В школе тоже горит свет. Замерзаю и бегу домой к дяде. 

Родственники топят баню. Мы с сестрой договариваемся помыть дядю в бане. Он все же тяжелый. Баня готова. Я взваливаю дядю на плечи и несу в баню. В бане тепло. Я держу дядю - сестра моет. Пот льется рекой. Я вдруг понимаю насколько все сиюминутно в этом мире. Мой дядя Ваня, тот кто для меня был кумиром мужчины, который мог все сделать, был физически очень крепким и очень умным (он был в свое время директором школы), вдруг махом превратился в ребенка, которого надо мыть, кормить, поить, менять "памперсы", а все остальное не имеет значения. 

Тащу дядьку обратно на своем загривке по морозу в дом. Кладу на постель. Мама с сестрой вытирают его. Вижу испуганные глаза дядьки. Поход в баню для него - это шок. Жарко, долго приходится находится в тяжелой для него сидячей позе, а потом надо терпеть и кряхтеть, когда тебя несут на спине. Я собираюсь и ухожу в баню. Парюсь, обливаюсь и вспоминаю, как прошло мое детство здесь в Дутово. Сколько здесь перечитано. У дяди огромная библиотека очень хороших книг. 

Иду домой. Мороз не спадает. Говорю с тетей, говорю с родственниками. После некоторых разговоров вдруг понимаю, что если государство вдруг загнется, то тут же умрет вся наша деревня. Она вся живет на пенсии стариков. Наша деревня так и не научилась жить самостоятельно. Как наша деревня была в советское время в глубокой зависимости от государства, так и осталась в зависимости. Если все рухнет, то деревня умрет, с живыми людьми умрет. Россия крепко станет на ноги, когда деревня встанет на ноги, но, похоже, у нас на севере этого уже никогда не случиться.