Недомолвки Витгенштейна 14. Ошибка обычного.

117. Взгляд на обычность как на полезность? И вредность как обычность? И бесполезность как обычность? Или все же обычное остается в области полезного. А вредное и бесполезное уходит в другую плоскость, в область постепенного забвения для восприятия будущими поколениями, для рождения нового обычного. Ошибка - это не область обычного. Ошибка из области необходимого забытого, что бы потом возродится, но уже не в виде ошибки, а в виде полезного? Нет, там еще есть предназначение, там есть еще предназначение ошибке быть тенью границы обычного и полезного. Ошибка - это условие периферии. Она оттеняет границу удачного опыта, что бы именно состояние оттененного привело ее потом к забвению, что бы граница в определенный момент потерялась.

118. К стати, на границе могут подвязаться те, из людей, кто отброшен, маргинализирован. Их область копаться в забвении, что бы находится новое обычное. Маргинальность - это просто другой обычай и другая полезность, и другая вредность, и другая бесполезность.

119. Переживание полезного, личное переживание полезного оно и формирует обычное. Передаваемого переживание от личного к другому личному цементирует обычное как социальное явление. Но тут надо понимать, что поле человека не будет занято во всей полноте чужим переживанием. Т.е. внутри нас есть область некоторого забывания, где всегда есть пространство для вредного и бесполезного. Это область глубоко личных переживаний. Общество в своем усилии заставляет нас притупить переживания и забвение помогает нам жить с этим довольно долго, пока периферия социального не выкрикнет из забытого.

120. Получается, что достоверностей внутри нас не одна и даже не две. Там есть огромное поле забвения, в котором ждут своего часа другие достоверности, как не "полезные" сейчас и как "полезные" потом.

121. Но вернемся немного назад. Нам лишь передаются обстоятельства обычного и не более. Обычное рождается как ответное переживание на пользу, а лучше сказать как пользу мерцающую как мерцающая удача. Нас заставляет обычным сделать его яркость. Яркость мерцания, частота, системность и даже удачность момента может усилить яркость мерцания. Это большая часть обстоятельств будущего обычного, которое точно станет обычным. Все как случившийся ориентир. Но видимо это мерцания не обычный ориентир? Что сделало его не обычным? Забвение? А не значит ли это, что периферия с ее тенью может случится как бы везде. Бесполезное и вредное это полезное, где в силу чего-то случилось переживание приведшее к забвению, как бы это забвение не выглядело. В видел ли социального признания, либо в виде социального отказа.

122. Получается что два забвения: первое - забвение, как отказ от полного принятия, отказ от сомнения и второе - забвение, как отправление в область полного сомнения, всепобеждающего сомнения, отправление в область неразумного. Первое - это когда обычное водружается как основа жизни, обязательно для всех и люди впадают в забвение поводу необходимости сомнения в отношении всего, разум отмирает как условие сакрального на пьедестале. Второе - это когда мы под давлением социального отгоняем бесполезное и вредное как ошибку на периферию и забвение отказывает в разумном подходе бесполезному и вредному. В обычном сомнение запрещено как условие сакралности. В периферийном сомнение запрещено, как опасное, способное вынуть ошибку из-за периферийного.

123. И меня не удивляет вопрос Витгенштейна: "является ли сомнение разумны и не разумным?". Ни капли не удивляет. Везде здесь сомнение как основа сумасшествия, или как покидание обычно или условно-разумного, как постоянное покидание повторяющееся здесь и сейчас.

Недомолвки Витгенштейна 15. Разглядывание как вторжение целиком.

124. Безопорность усвоения человеком. Любое усвоение как бы повисает в воздухе. Само момент прихода чего-то не просто важного, но настоящего важного. Тут нет ничего, не пространства, не времени, ни верха, ни низа. "Уверенность заложена в сущности языковой игры". Т.е. безопорность - это где-то в области даже не нашей уверенности, а уверенности самой по себе, она проистекает из мерцания языковой игры. Или вернее сама языковая игра по сути своей мерцание, которое программирует наш мозг на уверенность. Это какой-то надчеловеческий гипноз. Может быть поэтому у животных больше уверенности, потому что там программирование проще. Мерцание достоверных смыслов быстрее достигает двигательных реакций. У нас же все сложнее.

125. Самым сильным проявлением отличия и сложности нашего программирования со стороны достоверного является именно вера. Мы "обследуем само ... обследование". Сначала религия отсюда, потом наука отсюда. Мы стоим не перед предметом, мы стоим перед сутью предмета, но к сути мы заходим через разглядывание самого процесса исследования любого предмета, как самого себя. Человек как в зеркало глядится в предмет. Но суть приходит лишь разглядывание себя разглядывающего себя в предмете. А иначе в предмет не зайти.

126. Это не излишнее для понимания обычного. Без этого нас нет. Делая иначе, наше сознание как бы исключало нас, но объективной сути предмета от этого не возникало, как бы мы этого не хотели. Объективное только через впускание "излишнего" - себя самого. И мы заходим сюда целиком, на подобии божественного вхождения. Бог не может находится в предмете окружающем частично, в нас Бог не может находится чуть чуть. Он во всем целиком. И мы, в подобии Бога, заходим в предмет целиком. Это вхождение нам вручено, это и есть божественное внутри нас.

127. Но это только само вхождение во все целиком является нашей божественностью, все остальное наше, чисто наше. Контекст каждого, обычай каждого, уникальность каждого. Может быть наша задача в том, что бы разглядеть уникальность нашего личного сомнения врывающегося с нами в каждый предмет? Но это уже сверх задача. Простая задача в том, что бы хотя бы себя разглядеть, но через себя, через собственное сомнение можно разглядеть и сомнение других, как смысл.

128. Наиболее яркое переживание это слезы и смех в сомнении. Любая шутка - это сомнение, это как бы перепад с одной возможной стороны предмета, на другую неведомую. Любая шутка периферийна, как и любое сопереживание. Мы живем в своей индивидуальности именно в этом. Наше самое человеческое - периферийно, в полутени.

129. И именно поэтому мы обрекаем достоверное на вечном нахождении в области сомнения, в своем обычном. А наша вера рождается как переживание по поводу процесса, не более, хотя именно сам процесс рождает самые достоверные смыслы, самые близкие к Богу.

130. Может быть потому в начале, в смой примитивной форме религии мы часто натыкаемся на транс, как на приобщение к процессу поиска себя во всем. Да и современные формы религии то тут, то там занимаются микро-трансами, ошеломляя тело человека яркостью, изнурением, запахами и т.п. Это как выпадание в другое биологическое обычное, что бы уловить момент процесса.

131. А дальше поиск похожего, признание обычным и для этого и для этого. Вся наша коммуникация - это движение от интеллекта к контексту, даже может быть в признании слабости.

132. Но как же это разглядывания процесса и себя связать с достоверным. Хотелось бы остаться и заявить, что это и есть единственно достоверное. Очень бы хотелось. Тогда любое происходящее вдруг оказывается истиной во все ее полноте. Но тогда руки опускаются перед безосновательностью. Нельзя же все время кивать на Бога. Это безответственно. Постоянство не норма. Не постоянное норма. Язык возникает из пригодной логики, из пригодного процесса, из пригодного здесь и сейчас, сию минуту, а потом язык возникает заново и норма вдруг оказывается далека от постоянства. Постоянство - это скорее наше усилие по разглядыванию себя самого. Пока мы ищем себя в отражении мы там есть. Мы рождаем обычай и придерживаемся обычая. Нас не интересует предмет как таковой, на интересует наше в предмете. Смысл в нашем пользовании миром. Мы не можем воспользоваться горой? Можем, в том-то и дело, что наше божественное врывается везде, даже если мы не способны взять гору руками. Напомню это и есть по сути наше божественное.