Этика бессмысленного

Мы все время оказываемся в области безысходности, которую сами себя строим, какой-то безудержной верой. Может это и есть русская идея? Сейчас две парадигмы захватывают наполняющих пустоту интернета. Их можно рассматривать как взаимодополняющие, но и как взаимоисключающие. Вглядитесь. Первая парадигма, которая заявляет о поиске некой высшей силы вселяющейся в людей для спасения или для уничтожения. Все ищут как саму силу, так и носителей этой силы, как со знаком "-", так и со знаком "+". Это всеподавляющее. Вся публичность наполняется призывами к этой силе и к носителям этой силы. Религии ищут это. И тут самое главное, что сила безусловно может лишь быть дарована всем остальным, но очень не внятно только через носителей данной силы, через личностей, общественных и политических деятелей, через деятелей культуры. Мы ахаем и склоняемся, мы лебезим и пресмыкаемся, мы восхищаемся и вытираем ноги, мы ненавидим и презираем, мы грозим и мстим. Мы ищем объект, в виде личности, на который готовы обрушить нашу любовью или нашу ненависть. Главное в этой парадигме беспрекословная вера в то, что огромная и от нас независящая сила (добра или зла, не важно) проходит к нам через лицо и наша задача что-то сделать с этим лицом, как-то построить жизнь закованную либо в ненависть к этому лицу, либо в ослепительную любовь так же к лицу. Мы вглядываемся в каждого, кто проходит мимо нас, что бы разглядеть силу, но даже сами не замечаем, что как-то на автомате подчиняемся тем лицам, которые уже поднялись. Что-то поднялось на общим, что-то выделилось и мы обрушиваемся на это со всей свой силой любви и ненависти.

Вторая парадигма, так же может быть разглядываема через поиск какой-то силы, которую мы опять готовы принять, или лучше сказать, ждем что бы принять со всеми переживаниями. Но теперь уже мы оглядываемся в поисках не лица, не личности, а окидываем взглядом окрест в поисках некоего коллективного негодяя или божества. И все опять по той же схеме.

Вчитываюсь в текст за текстом и лезет в глаза безответственный поиск виноватых и обожествленных. И попытка хоть как-то сквозь них прикоснуться к силе, как к злу или как любви. Ненависть к личности или к группе - это поиск зла, восторг - это поиск любви. Не важно, главное сила, главное что что-то значимое, что что-то что пока назвать не можем, а потом назовем сиюминутным и скоро забываемым. Мы боимся этой силы и носителей ее, мы восторгаемся этой силой и носителями ее. Мы всю жизнь бросаем к ногам наших страхов перед чем-то что даже произнести не можем, но говорим об этом либо через слова ужаса, либо через слова благоговения и это ни чем не отличается. Мы бросаем жизнь к ногам наших переживаний по поводу чему даже названия более менее долгого придумать не можем. И самое главное, что не важно "+" это или "-", главное наше проживание в чувствах к этому. И любовь и злоба рождают энергию и мы как какие-то диоды, что ли, сидим и, всего навсего, пропускаем этот ток жизни через себя, преобразуем его с полным убеждением что мы про разное. А на самом деле, мы про одно и тоже. Мы силимся разглядеть это через дела, а потом оказывается, что нас дела-то мало интересуют, мы опять ждем оценок или сами с легкостью обрушиваемся оценками и чем радикальнее оценки, тем легче понимание.

Ладно, разглядывание силы мне более-менее понятно. Но вот это безудержная и постоянная попытка отделение одного от другого, зла от добра, плюса от минуса. И мы даже Бога понимаем лишь разглядывая через это отделение, а иногда нас интересует только само отделение добра от зла, как процедура. Мы не собираемся видеть людей иначе чем через призму отделения одного от другого. Мы превратили все это не просто в процедуру, а процедуру как смысл. Музыка не льется просто так и картины не рисуются, стихи не читаются. Мы делим, мы отделяем, мы сравниваем и называем это глубокомысленным словом "анализ". Мы не можем хоть не много постоять внутри целого. Мы и время подчинили этому "анализу". Прошлое - это когда не могли отделить добро от зла, а современность, когда все отделено и осталось только дождаться конца истории. И тысячу лет назад так же думали, и 30 тыс. лет назад так было и сегодня опять повторяется тоже самое с более чем жесткой уверенностью, что все, еще шаг и обрушиться небо на землю, потому что пора, потому что сегодня и сейчас точно уже отделилось одно от другого. А проходит еще 100 лет, а потом 1000 лет, а потом 5000 лет и ничего не меняется, мы опять оглядываемся назад и безответственно понимаем, что сила прошла к нам через личность (сейчас уже таких нет) или мы часть того, через что прошла сила и нам либо горе от этой силы, либо благодать от этой силы. Мы в каждой эпохе разглядываем Бога и в каждой эпохе разглядываем сатану. Мы в каждом народе разглядываем избранность и в каждом народе разглядываем потерянность. Целое нам не под силу ни тогда, ни сейчас, никогда.

Сменяются учения, религии и эпохи, они нас умоляют принять мир в целостности, а мы отказываем им. Потому что мы отказываем прежде всего себе в целостности.

Есть в христианстве несколько историй, которые повествуют о том, что святой человек приходит в город и пытается общаться с простыми людьми и простые люди, у которых живет святой вдруг говорят, что чему они могут научить святого, ведь они простые люди и все погружены в грех, что они трудятся день за днем, молятся, отдают все другим людям, очень благочестивы, но увы, увы, никогда не смогут дойти до спасения, потому что спасение не для таких грешников как они. Святой, который наблюдал за этими простыми людьми и видел всю их праведность ужасается и понимает, что он в свое святости более лицемерен, чем эти простые люди, которые искренне верят в невозможность своего спасения, при всей их глубокой праведности.

С моей точки зрения эти рассказы как нельзя лучше иллюстрируют наш отказ в принятии мира в целостности. Христос и идущие за ним по пути Христа уловили этот тонкий мотив. Мы хотим либо благоговеть, либо ненавидеть, тоже самое и в себе, либо восторг, либо полное отвержение. Мы не хотим сочетать упорный труд над собой с признанием бесполезности этого труда. Мы хотим трудиться (я сейчас в широком смысле это говорю, о труде как деятельности в том числе и бесполезной) и радоваться своей праведности. Мы хотим трудится и вкушать плоды от собственного труда и не хотим сказать себе честно, что все это напрасно, но нужно все время что-то делать, по совершенствованию себя. Потому что только бесполезный и безответный труд рождает смысл, но не рождает спасения.

А вот и подоспело

Бибихин

"…Нигде в мире никакой анализ не выявит доброго-злого, просто потому, что нигде ни в вещи ни в птице ни в человеке ни в теле ни в ребенке ни в преступнике вы не увидите жесткого да-нет, они ВСТУПАЮТ (ein-treten) в мир откуда-то из запредела. Это так, с этим лучше не спорьте у Витгенштейна да и вообще".

Встреча рационального и этического

Сомнение обязано быть обреченным, просто обязано... Потому что как только сомнение выходит из этого состояния, оно впадает в гордыню, даже я бы сказал, в худшее состояние гордыни, а именно гордыню попрания того в чем сомневаешься. И мы уже строим себя на этом сомнении, как нечто значимое именно в силе сомнения, как не сомневающееся именно в этом пути. А это горько и опасно.

Тут возникают два вопроса: 1) как с этим идти и вообще что-либо делать?, 2) как с этим жить? По первому. Могу лишь поделиться тем, что идти с этим можно только придется слишком много думать. Т.е. "будь что будет" и дела окружаются именно этим коконом, но параллельно этому идет непрерывная мыслительная деятельность, непрерывная рефлексия, как рефлексия-сомнения. Прямо вцепиться в зубами в эту рефлексию и не отпускать. Корректировке при этом подвергается не само дело, а самое сложное глубокое основание дела. Не поверите, но дело повернет потом само.

Что касается второго вопроса, то тут уже очень сложно. Это, может быть, похоже на сумасшествие. Ну живут же люди с признаками сумасшествия. Юродивые, например, но я говорю о реально сошедших с ума. Так что либо придется честно признаваться себе в безумстве и тем хоть как-то сохранять здравый рассудок, либо придется скакать по островкам фрагментированной жизни. Хотя это тоже очень похоже на безумие.

Т.е. любая добросовестная встреча рационального и этического - всегда заканчивается безумием.

Любитель помудрить

Давайте попробуем себе представить, что происходят некоторые события, которые вы хотите осмыслить не прямыми, а значит не правильными, образами, лучше сказать лгущими образами, вы хотите осмыслить события завуалированными образами, иносказательными образами, которые либо могут попасть в цель, либо полностью промахнуться, но из-за иносказательности этого могут и не заметить.

Это уже не рациональное или логическое мышление, а, если говорить не совсем точно, эстетическое мышление. Когда я рефлексирую не четкими конструкциями, а некоторым образом переживаниями, которые могут проскользнуть из мозга, а могут... и вдруг окажутся не таковыми. При этом логика обязательно присутствует здесь, но она находится где-то обязательно рядом с эстетическим чувством и рядом.

Почему я об этом заговорил. Дело в том, что кто-то заметил, что мои тексты стало все сложнее и сложнее понимать. Да, это так. Я не философ, а как говорил Мамардашвили, - философствующий. Ну т.е. ни разу не мыслители и не любящие божественную мудрость, а любители помудрить. Вот и получается, что я всего навсего следую за тем, кого я читаю, за тем, кого разглядываю сквозь текст, чье переживание я разглядываю, чью логику я разглядываю и пытаюсь хоть чуть чуть заглянуть за нагромождение всей полноты, подчеркиваю всей полноты, его мыслей.

Один мой хороший знакомый, современный преподаватель философии, морщиться и при упоминании Бибихина, и при упоминании Мамардашвили. Хйдегер и Витгенштейн тоже вызывает у него некоторое неприятно чувство, но он как-то мириться с ними. Я переспрашивал. Он считает что они выскальзывают из логики в другую область, а это уже скорее не философия. Я думаю, что это та самая развилка, в которой мы можем наблюдать за философией, которая замерла на перепутье. Самое важно, что таких развилок в философии было за всю историю очень много и самое главное, что философия так и прошла их. Вообще не прошла. Она так и стоит на этих развилках, наполняя собой все направления. Нет у философии натоптанного пути.