В ожидании очередного хотения

Мы реально богоизбранные. Самое интересное, что мы, жители России, всегда от судьбы получаем именно то, что хотим, а потом почему-то ненавидим за это тех, кто нам помог.

Хотели царя-просветителя - получили, а потом убили его.

Александр II

Хотели революцию - получили, а потом прокляли большевиков.

Ленин

Хотели порядка в стране - получили тирана и возненавидели его.

Сталин

Хотели свободы - получили ее, а потом прокляли тех, кто им принес свободу.

Горбачев

Хотим опять порядка и всемирного уважения, но я подозреваю, что потом возненавидим тех, кто опять с готовностью реализует нашу мечту.

Об обрушивающих ненависть на Горбачева

Вчера исполнилось 85 лет единственном Президенту СССР. Сколько же грязи вылилось на него со страниц СМИ в стране, которую он в свое время спас от катастрофы. К тому, что спасителей мы с диким восторгом распинаем - нам к этому же не привыкать.

А нынешним правителям надо приглядываться к этим крикунам-распинателям. Их злоба обрушиться с такой же решительностью и на них, в свое время, когда правители оторвутся от руля.

Дело в том, что злоба крикунов - это желание спихнуть ответственность с себя за происходящее. Найти виноватого, а самим продолжать ничего не делать. Лежать и проклинать. Научиться брать на себя ответственность не только за прошлые удачи, но и за прошлое поражения и за пошлые лишения - это вызов брошенный временем нам сегодняшним. Мы шаг за шагом не можем принять этот вызов. Мы не хотим принять наше прошлое ни с Лениным, ни со Сталиным, ни с Хрущевым, ни с Брежневым, ни с Горбачевым и Ельциным, мы уже даже научились клясть и ненавидеть Николая II, за нерешительность, Александра II за освобождение рабов, Александра I за излишний либерализм, Петра I и Екатерину II за преклонение перед западом.

И ведь мы уверены, что в своих проклятиях отрекаемся от своей истории ради будущего. Но, проклиная прошлое, мы ставим крест на будущем, потому что не отрастает у нас ответственность, не отрастает желание тащить эту страну на себе. Мы опять ищем чужие плечи, на которых хотим въехать в рай, что бы удобно устроиться на них и после слезть и проклясть того, кто сделал для нас что-то, плохо сделал, но сделал как мог, как мы сами требовали в тот момент.

В какую ризому соскользнет смысл?

Видимо это какое-то общее поветрие 20 века, в котором мы живем. Смыслы не строятся в ряды и парадигмы, не разбиваются на ограниченные и сурово взаимодействующие части, а невидимо скользят за плотным рядом стихов, за сюжетными волнами прозы, за смысловыми нагромождениями абстрактных размышлений. И мы можем лишь скользить либо где-то параллельно им, либо в какой-то момент соскользнуть на них в удачно подвернувшуюся расщелину текста или музыки или танца или картины или других символов, соскользнуть, ощутить их тепло или холод и опять остаться ни с чем. Остаться ни с чем, что бы опять всем своим существом искать этой мимолетной встречи и ждать момента соскальзывания в ризому, в корневище, в самый глубокий смысл, который уже сразу после это уже смыслом не является, но остается ризомой в смыслах Жиля Делез.

Но мы то ведь живем всем своим существом в 21 веке. Или это мы обманываем себя, что бы не свихнуться, мы живем еще там, сразу там во всем и в 16, и в 17 и в 18 и в 19 и в 20, мы бы могли жить и глубже, но мы не чувствуем этого, мы подзабыли, мы как при быстром чтении видим фразу, а то и абзац целиком, а отдельные предложения, буквы, знаки препинания ускользают, но они тут есть. Все есть в 21 веке, только 21 века нет. Потому что кто-то уже чувствует ризому 21 века и даже привыкает в ней жить в этом вечном соскальзывании, в этом вечном проскальзывании дальше вдоль смысла скользящего за временем, как например Бибихин, а кто-то запутался в 20 веке и все еще прислушивается к тонам сердца рыдающим над потерями самого убийственного, пока самого убийственного века, бредущего от парадигмы к парадигме через революционные изломы в смыслах Томаса Куна.

А ведь здесь нет ничего нового. Гомер писал "Одиссею", соскальзывая вслед за Одиссем, за его смыслами. Прямо чувствуется, как что-то рождалось и опять исчезало и потом уже плотность стиха становилась такой, что ничего невозможно было разглядеть. А потом глядишь, сверкнуло и бежишь вслед за Гомером. И все это 2000 лет и еще 700 лет назад. Это настолько далеко и столько полимпсеста свершилось, что едва ли мы чувствует то, что чувствовал и всем своим нутром видел Гомер. Но ведь само соскальзывание, как суть и смысл уже было и нам привет из темноты времени, которое уже и измерить нельзя. Сквозь плотность времени нам сегодня можно опять делать это и оказаться современнее 20 века? Это какая-то эстетическая философия, которая пробивается сквозь любую рефлексивную работу порой не имеющую к философии ни какого отношения. И только мы, ощутив толчёк 18 века уверовали в парадигмы, как уже нет ничего, как уже новый вызов и новое требование к рефлексии. Как будто мы опять у истоков, в начале 2000 лет, когда явно сверкнула ризома всего человеческого смысла, а мы своим человеческим заковали ее в парадигмы и умертвили для себя, отказавшись чувствовать благоговейные смыслы и заменяя их временным, да еще искусственным умопомешательством вызванным того или иного вида камланием.

(Склонившись над Мстиславом Козаковым)