Конституционный суд Коми

Сегодня впервые побывал в Конституционном суде Республики Коми. В старом здании суда я был неоднократно. Надо понимать, что в Сыктывкаре Стефановскую площадь, на которой находятся основные резиденции властей Республики Коми, закрыли для публичных акций населения только из-за того, что на площадь переехал Конституционный суд Республики Коми.

Вот я сегодня и пошел на одно заседание. О суде расскажу как-нибудь позже, но самое большое впечатление у меня возникло от самой процедуры попадания на открытое заседание Конституционного суда.

Захожу в здание Госсовета (Законодательное собрание Республики Коми), именно в этом здании располагается Конституционный суд. Иду к охране. Спрашиваю как пройти в Конституционный суд. Меня охранник просит подождать пока подойдет пристав из Конституционного суда. Стою жду. Завожу разговор с охранником о том, что должен подойти еще журналист.
- Журналиста мы пустим только если у него есть аккредитация.
- Вы что не пустите журналиста на открытое заседание суда?
- Я его не пущи в здание.
- Но ведь суд у вас в здании, значит вы его не пустите в суд?
- Не пущу.
- Тогда вы выше закона поднимаетесь, выше Конституции, а там написано, что суд должен быть публичным, открытым.
- Нужна аккредитация, без аккредитации не пущу.
- Ну-ну.

Подходит пристав, просит пройти в раздевалку и подняться с ним на третий этаж. Иду раздеваюсь и поднимаюсь на третий этаж. У входа в зал заседаний Конституционного суда стоят 7 человек. Ждут пока пустят в зал. Выходит секретарь суда и тут же подходит ко мне.
- Вы публика?
- Да, я.
- В следующий раз звоните, а то не пустим.
- Как это не пустите?
- Надо звонить в суд и узнавать есть ли свободные места. У нас мало свободных мест.
- А-а-а-а. Понятно.
Секретарь уходит. Перекидываюсь несколькими словами с человеком подавшим жалобу в Конституционный суд Коми.
Опять появляется секретарь.
- Заходите.
Заходим. Журналиста нет. Зал. Ряды стульев. Стол, за столом 4 судьи. Замечаю краем глаза, что судя Кретов при виде меня заулыбался и стал что-то обсуждать с другими судьями. Сажусь на последний ряд. Начинается суд.
Выступления сторон. Судьи быстро схватывают проблему. Задают вопросы сторонам.
В зал заходи какой-то дяденька в костюме, потом журналист. Ни кому препятствие не оказывается. Суд продолжается.

В сути судебного спора получается, что с одной стороны малоимущая семья, а с другой стороной люди из Госсовета, т.е. из той структуры, в помещении которой сидит суд. Это не хорошо. Судебное заседание идет ровно, очень интеллигентно и без долгих и нудных разговоров. Чувствуется, что судьи с опыт большим. Умеют выделять главное.

Суд закончился. Уходим из зала. Постановление по делу будет вынесено 11 февраля. Интересно, кто же одержит победу Госсовет или малоимущая семья? Когда выходил из здания Госсовета, то охранник стал вдруг расспрашивать о том, что было на суде. Объяснил ему, что смог. На этом и разошлись.

Я был не сказал, что Конституционный суд Коми закрытый, но у меня сложилось впечатление, что работники суда пока мало сталкиваются с публикой и с журналистами на заседаниях, поэтому ведут себя странновато. И все таки лучше было, когда суд был отдельном здании. Какой-то независимостью от этой отдаленности веяло.

О прозрении

Очень часто в последнее время пытаюсь разглядеть во времени о чем же думали в последние годы жизни Лев Карсавин, Николай Вавилов, Павел Флоренский, Всеволод Миерхольд, и другие мыслители убитые в лагерях СССР. Эти люди по складу своего ума не могли не думать, они были обречены на думание. Помню, что с удивлением узнал, что Отец Павел Флоренский на Соловках даже делал зарисовки морских водорослей, Лев Карсавин по воспоминаниям в лагере читал лекции, Вавилов умерший от голода в тюрьме НКВД не могу не думать о голоде с которым всю жизнь боролся, Всеволод Миерхольд - 60 летний старик, которого пытали на следствии, не мог не думать о всем, что с ним произошло. О чем они думали? И с чем они ушли из это мира, с чем недодуманным.

У нас почему-то нет пиетета перед тем, о чем думает человек. Мы, похоже, так заняты собой, что глубокие мысли других нас как-то перестали занимать. А может быт у нас нет пиетета перед разностью думания. Мало того - мы опасаемся разности думания.Мы как-то с детства более озабочены социальным встраиванием и нас больше интересует не другая мысль как таковая, а "правильная мысль". Мы с детства уверены, что где-то в какой-то книжке написана "правильная" мысль, надо только найти эти книжку, где "правильно", найти человека, который точно во всем разобрался. Мы как-то пропускаем задаваемые вопросы и пропускаем сам момент размышления над заданными вопросами, нас более всего интересует вывод, потому что вывод - это про правильно.

Нас не увлекает то, что расстраивает порядок правильности, нас не увлекает сомнение. Мы как-то зацепились за константу, но мы не смотрим на нее как на договоренность, очень временную договоренность, мы превращаемся в охранника постоянной. Мы человека меряем преданностью собственным константам. И к стати, наше рвение в охране констант здесь и сейчас настолько рьяное, насколько и не постоянное.

С удивлением разглядываю просто остервенелое "пожирание" Ельцина. Вглядываюсь, вглядываюсь и вдруг замечаю, что есть в этом остервенелом что-то очень знакомое. Ненависть - это тоже константа, это стремление за что-то зацепиться, это как и беззаветная любовь. Взял и бросил все силы, с полным отчаянием. У меня такое ощущение, что в ненависти к Ельцину заложена вся любовь к следующему, но самое важно, что к Путину будет тот же подход. Ведь надо будет за что-то цепляться.

Мой один знакомы, в свое время очень рьяный поклонник и Горбачева и Ельцина, сейчас клянет их последними словами. "Они предали меня". Сегодня он рьяный поклонник Путина. Но с ним произошел интересный психологический феномен. Он не помнит своей любви и преданности к Горбачеву и к Ельцину. Сознание подтерла его чувства, сознание все силы чувств бросила в любовь к Очередному. И дело ведь не в том, что "сам обманываться рад", а в том что "предал".

У меня такое ощущение, что поиск предательства в тех, в кого веришь опирается именно на беззаветную веру, веру настолько всепожирающую, всеподчиняющую, что даже не хочется в этой вере оставить место для собственных усилий. Не "я верую", а меня "заставляют верить". В вере меня уже нет. Для понимания пример. Парень влюблен в девушку и девушка изменяет парню, "она предала меня" - стенает парень, но откуда он взял, что она была предана ему? Собственная слепота выдается за акт объекта веры и любви. Не будь слеп и тебя никто не предаст. Нет, мы очередной раз ослеплены и виним в собственной слепоте не себя, мы опять находим предателя. "Мы прозрели!" - что можно перевести, как "мы в очередной раз ослепли".

Мы не ослепли и мы не прозрели, мы просто не хотим прозревать и наше не желание прозревать мы выдаем за череду предательств и очарований. Вот когда в очередном прозрении мы поймем, что нас никто не предавал, а все дело в нас, в нашем не желание ценить человеческую мысль, ценить человека со всеми его мерзостями и доблестями, когда мы откажемся от предательства и любви, как постоянно сменяемых констант с молниеносным затиранием предыдущих постоянных, вот тогда можно будет начать говорить о реальном прозрении.

А пока, добро пожаловать в мир, где сначала молятся, потом распинают, потом молятся, потом опять распинаю и сколько нам Бог не будет присылать Сынов Божьих, стольких мы и распнем, выискивая в них очередного предателя наши мечт и будет любить в этом лишь собственную слепоту.